Судьба — солдатская - Борис Орлов

Пнев, скучая в палатке, изредка прохаживался по лагерю, подолгу засиживался у других. Как-то забрел он и в палатку к Георгию Николаевичу.

— К зиме бы готовиться надо, — сказал ему Момойкин.

Пнев помолчал, потом ответил:

— Вот помоемся в бане и пойдем на зимние квартиры, к лужанам. Если они разрешат врозь жить, тогда выберем где-нибудь место и обоснуемся.

— Правильно, — вставил Петр, вспомнив Морозова, и добавил: — Долго живем на одном месте. Убираться отсюда давно пора, мало ли что…

Петр стал объяснять, как осторожен Спиридон Ильич, какие у него в отряде порядки. Пнев слушал. Когда Чеботарев сказал: «А у вас, товарищ Пнев, в этом смысле не все гладко, прямо говорю», тот оборвал его:

— Я думаю тебя своим замом сделать. Ты военный — тебе и карты в руки. Наводи порядок.

— Мне к фронту надо, — ответил Петр.

— Теперь везде фронт для честного гражданина. А воевать хоть где одинаково: и пули одни, и смерть одна… Если армия только одна будет с гитлеровцами вести войну, так скоро их не перебьешь.

Пнев смолк. Надолго установилась тишина.

— Я соглашусь, — нарушив наконец молчание, проговорил Чеботарев, засмущавшись. — Но условие мое такое: дисциплина была чтоб как в армии… ни выпивок, ни разболтанности — ничего чтоб не было.

Пнев слушал Чеботарева. Когда тот замолчал, вымолвил, не сумев скрыть обиды в голосе:

— Вот и займешься. Я человек штатский, в этом деле… военного образования не получил. Винтовку в руки взял так, по необходимости, долг заставил. Командую, как чутье подсказывает.

В палатку заглянул Егор, и Пнев замолчал.

Егор объяснил ему, что баня к утру будет готова. Отпустив его, командир поднялся на корточки и, сгибаясь, выбрался из палатки.

Чеботарев после этого долго еще думал о предложении Пнева. Потом поднялся и пошел к нему; Петру казалось, что с обязанностями заместителя он не справится и об этом надо сказать. Но возле палатки Пнева Чеботарев остановился. «Еще подумает: навязываюсь, цену набиваю себе», — вдруг решил Петр и, повернувшись, пошел обратно.

Перед ужином, когда дождь на час-полтора перестал лить, Пнев построил отряд и отдал распоряжение свертывать лагерь. Петр с волнением ждал, что вот он вызовет его из строя и объявит: с этой-де минуты вводится должность заместителя командира отряда и назначается им, мол, Чеботарев… И когда расходились уже, Момойкин сказал Петру:

— Пнев-то забыл о тебе, что ли?

Чеботареву стало неудобно. А стоявший рядом Семен проговорил:

— Да разве он назначит! Он власть любит. Вон, как комиссар погиб… сколько Луга требовала нового назначить? Не назначил.

Почти всю ночь отряд не спал. Укладывали боеприпасы, снимали ближайшие мины, — упаковывали продукты… Работая, Георгий Николаевич прошептал Петру:

— А Пнев к твоим словам все же прислушался. Иначе зачем такая спешка? — И добавил: — Своенравен он, кичлив.

— Что-то не замечал, — удивился Петр. Через какое-то время бросил в темноту: — От партизанщины что-то есть у вас в отряде. Военного порядка совсем нет, а наводить его придется, иначе… и до беды недалеко.

Уснули где-то к утру, а чуть свет, когда еще плотно окутывали землю неуютные, серые сумерки, их подняли.

Оставив для охраны лагеря четырех бойцов, Пнев приказал остальным взять оружие и повел их в баню.. Шли по узкой лесной тропе, то и дело переходившей в болото. Дул леденящий северо-западный ветер. Угрюмое небо давило на землю, окропляя ее мелкими холодными каплями дождя.

— Это надолго, — проговорил, когда уже подходили к бане, Георгий Николаевич, подразумевая ненастье.

Баня — небольшая, бревенчатая — стояла метрах в пятидесяти от речки и столько же от леса. С той стороны поляны, за лесом, находилась деревушка, оттуда слышался заливистый одинокий петушиный крик. Возле бани когда-то стоял хутор. Но он давно сгорел, и ничего от него не осталось, кроме этой бани да фундамента от избы, сложенного из дикого камня.

Перед входом в баню был широкий навес, опирающийся на два столба. Под навесом — полусгнивший стол.

Подойдя к бане, бойцы сгрудились под навесом и в предбаннике. К Чеботареву подошел Пнев.

— Ты поскорей помойся с первыми бойцами да веди их в лагерь, — сказал командир отряда, — а тех, которые там остались дежурить, сними и посылай сюда. — Пнев помолчал, оглядел кромку леса. — На всякий случай выставлю пост, два. Хоть гостей по такой погоде ждать и бесполезно, а на всякий случай не помешает…

Командир, прихватив с собой трех бойцов, пошел к лесу. Чеботарев посмотрел на хмурое небо и, расталкивая толпившихся под навесом людей, направился в баню.

Петр по-настоящему не мылся уже два месяца — с тех пор, как началась война. Забравшись на полок, он с наслаждением хлестал себя крепким березовым веником. Сверху, прямо над головой, висели, отдавая прелью, крупные черные капли. Обрываясь, они падали и ударяли в тело. Обжигая, рассыпались. Степану, стоявшему внизу, у каменки, с погнутым банным ковшом, Петр то и дело кричал:

— Парку! Парку поддай еще!

Тот, зачерпнув из бочки с деревянными обручами какую-то малость, плескал на раскаленные камни и отскакивал в сторону. Пар густым, горячим облаком охватывал Петра… Кто-то говорил, моясь из ушата на нижней приступке, кажется Непостоянный Начпрод, что париться Чеботарев мастак, а Момойкин, тоже хлеставший себя с необъяснимой яростью, бурчал под ухом Петра:

— Сибиряк… Из Сибири, что ему. Там без веничка, говорят, как и у нас, на Псковщине, баня не баня…

Петр сполз сверху, когда тело его горело, а голову слегка покруживало.

Георгий Николаевич, красный после парной, стоял в предбаннике уже одетый. Возле него топтались, напяливая на себя белье, Семен и незнакомый Петру боец. Чеботарев, одеваясь, сказал им, что пойдут с ним в лагерь сменить дежуривших там бойцов. Когда оделся и вышел из предбанника, увидал такую картину: под навесом стоял с выбитой крышкой бочонок, до половины наполненный самогоном. Петр удивился. Искал глазами Пнева. Но командир был в бане, парился.

— Кто приволок эту сивуху? — набросился он на захмелевших бойцов.

Все молчали. Петр толчком ноги опрокинул бочонок. Оглядел бойцов. Увидав Егора, который только перед этим, очевидно, выпил, потому что вытирал своей клетчатой кепкой губы, подошел к нему вплотную и строго спросил:

— А где завтрак? Это вы что, — и мотнул головой на откатившийся в сторону бочонок, — вместо завтрака? Где завтрак?

— А завтрак еще будет, — ответил Егор. — Приволокут с минуты на минуту… А самогон… ето как десерта. — И вдруг спросил: — А ты, извиняюся, кто тута? Замом тебя еще не сделали, кажись, ведь?

Вокруг заулыбались.

Петр не нашелся, что ответить. Посмотрев на Егора презрительно, он сплюнул и попросил Семена, чтобы тот вел к лагерю — сам дорогу туда знал плохо.

В лесу Семен предложил идти прямиком.

— Я тут каждую тропу знаю, — говорил Семен. — Охотиться здесь любил. Вообще, я люблю природу, — и стал рассказывать, как за год перед войной они здесь с Непостоянным Начпродом охотились и, заблудившись, еле вышли.

Минут через сорок впереди показалась прогалина, залитая водой и усеянная кочками. Кочки стояли близко друг к другу. Все запрыгали по ним, мокрым, прогибающимся под ногой. Георгий Николаевич, уронив коробку с дисками от пулемета, ругался и тянулся рукой к холодной воде. Достав наконец коробку, он снова запрыгал по кочкам.

Семен и боец стояли уже с той стороны прогалины на мшистой, обросшей багульником и болотной травой тропке.

— Ну и завел! — сказал в сердцах Петр, когда оказался рядом с Семеном. — Тут сам черт не пройдет. Видел я топи на Оби, а таких, правду скажу, еще не видывал.

Тот посмеивался:

— Хочешь, в топи заведу тебя? Это еще не топи. Топи, где и мне пройти трудно, а тут что! — Семен вдруг повернул голову в сторону бани. И все повернули, потому что оттуда, показалось, совсем рядом, донеслась четкая дробь немецкого тяжелого пулемета, в которую почти сразу же вплелись, приглушив ее, режущие автоматные очереди.

Все четверо присели, пригнув головы. А когда разобрались, что стреляют у бани, встали. Цепенели от страшной догадки.

— Что же это такое? — выдавил Георгий Николаевич и посмотрел на всех чуть не плача. — Немцы же это стреляют… Каратели.

Петра начало знобить. Слышал, как под самым ухом, перебивая огонь немецких автоматов и пулеметов, постукивают о листья дождинки. Видел, как у Георгия Николаевича бледнело лицо. Боец до крови закусил верхнюю губу и так сидел не шелохнувшись, будто замороженный.

А низкое, серое небо поливало осенний лес мелким холодным дождем. Облаков не было — плыла сплошная туманообразная масса. И даже не плыла, а как бы стояла на месте, готовая вот-вот снизиться и поползти по земле, утюжа все живое.